я не писала рукой уже вечность и не могу. до сих пор не могу рисовать. моя нервная система хуячит вхолостую сегодня, а я ее разгоняю еще сильней, хватаясь за вещи, провоцирующие вращение тревожного барабана - кофе и сигареты как главный друг всех нервничающих. начала опять курить, да так лихо, что мои легкие пульсируют в ответ. вся осознанность полетела в тартарары. заземление и втеление не помогают, да ничего не помогает, на самом деле.

я думаю, вспоминаю. вспоминаю себя десятилетнюю, плачущую втихаря каждую ночь в страхе, что папа меня оставит. вспоминаю темнеющее от паники сознание на залитой солнцем дорожке тихой чешской глуши, где папа на земле синеющими губами шепчет "я умер, меня больше нет"; вспоминаю новогоднюю ночь, папу, вцепившегося в спинку кресла-качалки, зовущего на помощь Лешу и медленно оседающего на землю. сейчас та маленькая девочка, до потери сознания боящаяся того, что папа умрет, превратилась в меня. я влезла в роль папиного проводника как ребенок в мамины туфли, в которых приходится идти, потому что мамы нет, никого нет, есть только я. есть Настя, обнимающая меня, есть Даша, не проявляющая никаких эмоций, есть папа, которого я держу за руку, каждый раз готовая с ним проститься. не могу отбросить ожидание, потому что знаю, что это будет, и мне, как обычно, хочется сократить время ожидания, переплыть уже на другой берег; но я плыву и плыву в этой ледяной воде, и мне везде мерещится земля, но это мираж, как оазис в пустыне. мои ноги сводят судороги, но я стискиваю зубы. еще плыть. надо доплыть. я не знаю, что на берегу. но он есть. и я не знаю, хочу я ступать на него или нет, но я точно устала плыть.